Зарема Яганова – единственная в КБР представительница прекрасного пола, выбравшая нелёгкую, но интересную профессию археолога.
– Я – младший научный сотрудник КБНЦ РАН, работаю в лаборатории цифровой археологии. В экспедиционный сезон мы выезжаем в экспедиции, а в межсезонье – когда погода уже не позволяет работать «в поле» – работаем с найденным. Археологией я занимаюсь с 2016 года. Началось всё, можно сказать, случайно на третьем курсе исторического факультета, когда я вместе с несколькими однокурсниками стала участником экспедиции, работающей на раскопках в Куркужине. Я говорю «случайно» потому, что экспедиционная практика полагалась лишь первокурсникам, а когда мы были таковыми, она  ещё не работала. Однако в этот раз в экспедиции были свободные места. Нам стало любопытно, и мы согласились, хотя слабо представляли себе, что нам предстоит: у нас за плечами был лишь один теоретический семестр археологии на первом курсе. В целом в экспедиции нам понравилось, но «затянуло» только меня и Астемира Гучаева, про которого писала ваша газета. Прочие хоть и были под впечатлением, но археологами себя как-то не видели. 
Так мы стали регулярными участниками экспедиции Эрмитажа в Верхнем Куркужине под руководством Юлии Марченко. Там я работала в течение трёх лет, а в 2019-м стала работать с экспедицией Государственного исторического музея совместно с Московским институтом археологии. 
Дома меня 
не сразу поняли
Со стороны для многих выглядит странным, что мне показалась привлекательной такая сфера, как археология, где приходится работать в некомфортных условиях, да ещё длительное время находиться далеко от дома. Но мне это не показалось по-настоящему тяжёлым. Тем более что ничего из того, что рассказывали нам столичные коллеги про свои экспедиции, где они жили в палатках, спали в спальных мешках и мылись в холодной речке, нам не грозило: в Куркужине мы жили в местной школе в относительно приемлемых условиях. В московской экспедиции мы тоже живём в летнем детском лагере, так что грех жаловаться. 
Впрочем, это касается только условий проживания. Все прочие «прелести» жизни археолога приходится терпеть. Это и правда нелегко, учитывая, что работать приходится в чистом поле без клочка тени, а у нас летом, как вы знаете, очень жарко. Впрочем, меня с самого начала не пугали ни пыль, ни грязь, ни человеческие останки, ни приёмы пищи в поле. Напротив, я считаю, что это придаёт работе своеобразный романтический, даже приключенческий шарм. Должна признаться, что дома меня не сразу поняли. Препятствовать не стали, поскольку понимали, что я по-настоящему увлечена, но причины столь сильной страсти к такому непривычному у нас делу не разделяли, были уверены, что это никому здесь не нужно. Я, со своей стороны, тоже понимаю домашних: все родители хотят, чтобы усилия их детей не пропали впустую. 
Я говорила: да, дело непривычное. Зато есть куда расти! Плеяды советских археологов уже нет. Поэтому у археолога в Кабардино-Балкарии в буквальном смысле непаханое поле деятельности. Даже жаль, что у нас на первом курсе не было археологии и я открыла её для себя поздновато. Приезжающие к нам в экспедиции из Москвы и Санкт-Петербурга коллеги часто младше меня, но влились в профессию раньше. А всё потому, что им начали преподавать её гораздо раньше. 
Девочки – 
более аккуратные
реставраторы
Поначалу на раскопках нам доверяли только что-то несложное. Поэтому главное, что меня с самого начала привлекло это, пожалуй, люди. Меня поразил не только их уровень знаний, но и то, с какой готовностью они своими знаниями делились, насколько они были просты в общении и открыты, невзирая на звания и должности. У них полностью отсутствовала «ревность к своей профессии». Благодаря этим их качествам я со временем поняла, что меня сильнее всего привлекает в археологии – реставрация. Думаю, что этим я обязана именно их открытости и только потом – своей склонности к спокойной, кропотливой работе, которая у кого-то другого, возможно, вызывала бы раздражение. Но не у меня. Я вижу в этом возможность давать вторую жизнь старым вещам. 
Это направление я избрала после занятий в экспедициях реставрацией керамики. Считалось, что девочкам, как работникам более аккуратным, можно доверить это тонкое дело. И мы с удовольствием поначалу собирали черепки от кувшинов, потом нам стали доверять их склеивать. Думаю, в тот момент я и поняла, что хочу заниматься именно этим. Потом профессиональный реставратор высшей категории из Эрмитажа Ольга Львовна дала нам практическую базу. Благодаря ей я научилась работать не только с керамикой, но и с металлом. 
Хочу быть 
универсалом
Речь идёт о сосудах из погребений, относящихся к кобанской культуре. Это, кстати, именно погребальные сосуды. Для бытовых нужд в кобанской культуре изготавливали другие. Сосуды имели довольно слабый обжиг, поэтому мы находили их уже разрушенными. Находку надо было просушить, почистить. Затем готовятся клеящие составы, с помощью которых мы собираем сосуд. Работа очень кропотливая – если поторопиться, можно склеить неправильно. Тогда конечное изделие «съедет» на сторону и получится нечто весьма далёкое от правильной формы. Но если мы всё сделали правильно и ничего никуда не «съехало», то изделие закрепляется, и работа над ним считается завершённой. При этом совершенно не обязательно, чтобы все куски были найдены – ведь первоначальную форму можно определить, даже если уцелела лишь половина. Если большая часть сосуда у нас есть и не хватает нескольких кусков, то для общей эстетики допускается долепить недостающие куски самостоятельно из гипса. На Западе, кстати, предпочитают такие гипсовые вставки не закрашивать. У нас же, напротив, к ним подбирают цвет, но он должен отличаться от оригинального, чтобы было видно, что вставка – уже современная. Металлические изделия также чистятся, если необходимо – склеиваются. Очень важно всё грамотно упаковать, чтобы не разрушить при транспортировке, и правильно подписать, присвоив каждой вещи специальный шифр. Клей ПВА для такой работы не годится, нужен специальный. Его надо заказывать, потому что он не везде продаётся. Хотя в старых отчётах часто упоминается и использование ПВА, но это неправильно, потому что его потом не очистишь. А у специального клея есть свойство «держать» вещь лишь до поры до времени. Это важно, потому что процесс разрушения внутри предмета не останавливается. Поэтому археологические находки периодически пересматриваются в присутствии реставратора, разбираются и собираются вновь, причём убираются следы работы предыдущих реставраторов. В связи с этим они не должны быть склеены «на века». Поэтому и состав клея таков, чтобы склеенный им предмет легко можно было переделать. Причём для каждого материала – железа, бронзы, ткани, органики, керамики – нужны особенные клеевые составы. Кстати, как и реставраторы – каждый работает с чем-то одним. Впрочем, есть и «универсалы». Я бы хотела быть именно «универсалом». 
Поэтому работаю над получением диплома реставратора. Проблема в том, что мне негде практиковаться: нет реставрационной лаборатории. Да и археология в целом у нас на уровень ниже, чем в некоторых соседних республиках. И отношение к этой профессии – тоже. К тому же профессия и правда специфическая – надо многим жертвовать. Но я надеюсь, что, несмотря на это, мне хватит сил и энтузиазма. 
Асхат Мечиев.